Говорят, что человек, который отходит от наркоза, не может врать. Когда я села писать этот пост, вспомнила то самое состояние веселой невесомости. И словно в нем обрисую свое пребывание в Красноярской городской больнице №6 имени Карповича или БСМП, или тысячекоечной. Названий много, а эпитет один - ад.
Это мой первый в сознательной жизни опыт «лечения» в российской больнице. Поэтому завсегдатаям отечественных клиник моя история не покажется интересной. Кроме того, предупреждаю - здесь будет много физиологии. Да, буду писать про говно. И в прямом, и в переносном смыслах.
Символом российского здравоохранения считается классическая для всего мира змея над чашей. Это тотальная ошибка. На самом деле нашу медицину исчерпывающе символизирует кровать с панцирной сеткой. И вроде надежная, но жутко неудобная. У нас в палате стояло шесть таких кроватей.
- По нормам на площадь вашей палаты допускается пять, - признается старшая медсестра, - но сами видите, что творится. Пришлось еще одну втиснуть.
Втиснуты динозавры отечественного меблестроения и в коридоры первой хирургии. Какие там нормы. На праздниках больница готовилась принять повышенную дозу пациентов.
Все кровати - разные. Их сбросили в БСМП из 20-ой больницы после ремонта, как бросают старый диван на дачу. Мебель - вообще конек тысячекоечной. Туда можно водить толпы иностранных туристов, как в музей и получать с этого неплохой доход. На девятом этаже в палатах стоят тумбочки, покрытые линолеумом. Родные столешницы обтрепались и таким дизайнерским способам тумбочкам, видимо, решили придать опрятный вид. А то, что пациенту неприятно ставить свою кружку на кусок пола, никого не волнует.
В больницах вообще редко кого-то что-то волнует.
Поздно вечером к нам в палату привезли парализованную старушку с язвой двенадцатиперстной кишки. От нее пахло мочой, а подгузник был полон дерьма. Сын Коля, пребывая, казалось, в чудесном расположении духа, чмокнул парализованную мать в лоб, шутливо пригрозил пальцем «Не шали!», оставил пару чистых подгузников и уехал. Перед отъездом он на полном серьёзе предложил нам поработать сиделками. То есть мыть, кормит и развлекать его мать.
- Я заплачу, - сказал Коля.
Мы отправили его к санитаркам. Девушки отказались служить его матери больше, чем остальным. На двоих - 60 пациентов. Половина не передвигается самостоятельно. Они даже утки выносить не успевали. В нашей палате стабильно стояло два полных судна. Когда терпение кончалось, выносили их сами.
Когда нам подселили парализованную бабушку, самым сложным оказалось найти санитарок. Чуя, чем пахнет, девушки убежали в другое крыло, где вдруг появилось «много работы». В одиннадцать вечера я и соседка сидели в холодном коридоре. После операции мы еще даже ходить прямо не могли, но нюхать несчастную бабушку было невозможно. Я даже старалась представить, что это мой пук, чтобы было сноснее. Не помогало. Мы ждали санитарок час. Сменить подгузник самим не хватило геройства. Мне ничуть не стыдно - хоть девочкам и платят всего четыре с половиной тысячи деревянных в месяц, но это их работа. А для меня чревато разрывом шва.
Санитарки в БСМП делятся на две категории. Русские студентки и иммигрантки из Тувы. Первые в своем большинстве лентяйки. Тувинки работают на совесть. Неудивительно, что таскать утки девочкам некогда. Санитарки вездесущи. Они и поломойки, и ассистенты хирурга во время операций. Мне попалась колоритная смена. Целых две санитарки - из Тувы. Представляете, везет тебя такая тувинская мордаха на каталке в операционную. Везет по барханам линолеума, что, кажется, вот-вот голова отвалится. Лязг стоит на весь коридор. Перебираешься голая на операционный стол. Тувинка ноги твои к столу привязывает, руки привязывает. Страшно. Трясешься так, что стол под тобой начинает дребезжать. Лежишь, как распятый Иисус под лампой. И тут тувинка начинает говорить со своей землячкой на тувинском языке. Казалось, меня готовят принести в жертву на камлании шамана.
Персонал вежлив с пациентами только в первые несколько часов после операции. Затем поведение зависит исключительно от настроения. Например, муж с утра сказал толстой поварихе, что она аппетитна, словно холодец. И тогда в обед на вопрос «Скажите, а где сахар?» повариха с удовольствием съязвит: «Дома». При этом она как минимум ощущает себя остроумной Фаиной Раневской. А пациент, наверное, должен вежливо посмеяться, хотя за этой шутливой совдеповской манерой скрывается обыкновенное хамство.
Хамить работники здравоохранения начали сразу - буквально со звонка в «скорую». Уж очень лениво было приезжать к пациентке, у которой просто болит голова и стошнило всего лишь разок. Но пациентка чувствовала, что так сильно голова болеть просто не может и приврала, что болит живот. На животы «скорая» реагирует оперативно.
Через 20 минут ко мне приехало хамло с высшим медицинском образованием и чемоданчиком. Разговаривало со мной интонацией сельской девки на разборках. Такое здавоохреневшее быдло.
- Здесь, говорю, болит? Вы мне внятно скажите - болит или нееет.
Уже через полчаса мне хамил хирург в приёмном отделении. Я, разумеется, задавала глупые вопросы. Когда хирург объявил об аппендиците, я здорово трухнула и призналась, что живот не болит вовсе.
- Ведь при аппендиците должен болеть живот?..
- Вы если такая умная, зачем «скорую» вызывали? Сидели бы дома спокойно.
Тогда я точно была уверена, что хирург надо мной просто издевается, считая симулянткой. Но он вдавливал мне кишки, и было больно.
Первое, что я потребовала в операционной после пробуждения - показать аппендикс. Показали. Бело-красный червячок. Детали не увидела - кружилась голова.
Если честно, до сих пор не уверена, что это был аппендицит. Ни боли в животе, ни температуры. Но остальные симптомы говорят об обратном. Рвота, понос, сухость и горечь во рту, жуткая боль в голове. Последнее - признак интоксикации организма. И есть еще кое-что в пользу.
В шесть лет у меня уже было воспаление отростка. Но тогда аппендикс так и не вырезали. Обострение случилось в эвенкийском поселке Ванавара. Там временно работал отец. Тогда мой аппендицит был, как по учебнику: резь в животе внизу справа, тошнота, температура. Невозможно пошевелиться. Меня привезли в эвенкийскую больничку. Но хирург оказался пьян. Помню, что отец на него орал, а я жутко боялась умереть. На следующий день меня хотели перевозить в Красноярск, но боль прошла.
Восемнадцать лет я жила с хроническим аппендицитом.
Зато теперь, в сознательном возрасте, смогла повлиять на хирурга.
- Хорошо, режьте. Только, пожалуйста, не порите брюхо. Сделайте маленький шовчик. Я могу заплатить.
Последняя фраза из моих уст звучала, как приговор. Персонал узнал меня и понял, что я работаю в телекомпании, которая осенью громила красноярскую медицину за взятки. Шума было много - целый врач лишился своего места. Говорят, не так давно у него случился инфаркт. Мне не раз припомнили осенний репортаж коллеги. Анестезиолог, прежде чем отправить меня в объятия Морфея спросил - не боюсь ли я в государственные больницы ложиться.
Конечно, именно тогда я жутко боялась.
Так что на мое предложение «заплатить» хирург предусмотрительно буркнул:
- После операции разберемся.
Правильно, вдруг у меня скрытая камера в пупе.
Этого врача мне приятно называть «мой Морозов». Такое собственническое отношение прошу расценивать как высшую степень благодарности. В БСМП есть один плюс - молодые симпатичные и при этом опытные хирурги.
Разбираться после операции пришлось папе. Хирургу досталось две бутылки английского джина за мой косметический шов. Теперь врачи со скальпелем для меня неразрывно ассоциируются с бухлом. На крыльях полученного джина мой Морозов даже прилетел в палату и начал ощупывать живот.
- В туалет «по-большому» ходили?
- Целых два раза!
Это, возможно, пошло и глупо, но физиология меня очень смешит, причем при любых условиях и в разных состояниях. В больнице для меня главной проблемой было то, что свежепрооперированные находятся в одной палате с язвенниками. Причем последние, как правило, старушки. Бабули устраивали негласные соревнования, кто кого перехрапит или перебздит. Можно было услышать пуки продолжительностью до шести секунд, причем со сменой нот. Пару раз приступы сдавленного смеха у меня были настолько сильные, что, казалось, сейчас лопнет мой космически-косметический шов.
Кроме парализованной старушки у нас была еще глухая бабушка с одним заклеенным глазом. Она сразу получила прозвище «Кутузов». Рекордсменка по продолжительным залпам. Еще через пару дней в полку бабушек прибыло. На соседнюю кровать приземлилась абсолютно белая 84-летняя интеллигентка. Болела за наших на Олимпиаде в Ванкувере. Новость о каждой медали она встречала бурной жестикуляцией, не обращая внимания на катетер с капельницей в сгибе локтя. Еще она цитировала Пушкина и пукала скромнее всех, по-интеллигентски. А когда начала переодеваться на глазах у моего Миши, сказала:
- Молодой человек, не отворачивайтесь. Знайте жизнь во всех её аспектах.
А когда Миша ушел, сказала мне:
- Красивый мальчик. Хроменький.
Почему хроменький, я так и не поняла. Впрочем, эта бабушка стабильно галлюцинировала. В первую ночь после операции ей показалось, что дверь в коридор - это ее балкон, сама она дома, а с балкона в комнату заходит пёс Марсик. Собака умерла несколько лет назад, так что бабушка поняла, что она в больнице.
- Я оставила на хранение все свои психотропные таблетки, - жаловалась мне интеллигентка.
С хранением в БСМП вышел особый казус. Предположим, человек в срочном порядке попал на операционный стол 19 февраля. Вещи перед операцией у него конфискуют, составляют опись и запирают их на ключ. В операционную человек отправляется в чем мать родила под казенной простынкой с печатью. Очнулся пациент 20 февраля, а медсестра ему говорит
- Выходные сейчас, хранение не работает. Свои вещи получите 24 февраля, как закончатся праздники.
Одной пациентке таки удалось отвоевать телефон, чтобы быть на связи с родными. Другие вещи до 24 числа ни ей, ни ее близким не дали. Без начальства лазать в хранение, видите ли, не положено.
Не положено больным и есть после операции. Причем ни каких-то 12 часов, а трое суток. Именно столько меня отказывались кормить в столовой. Такая трепетная забота о здоровье пациентов с элементами экономии. Хорошо, что родители привозили кисель и бульон. Проносить в палату можно было хоть бульон, хоть водку, хоть шлюх. Никто никого не проверяет. Главное - обуть бахилы, положить верхнюю одежду в пакет и сделать морду тяпкой в приемном покое.
Сам приемный покой я бы назвала приемным бардаком. Конечно, это специфика «скорой помощи» - интенсивный поток пациентов с ножами в спинах, коликами, преждевременными родами и переломами. Сложно навести порядок. Но можно. Просто никто не хочет работать за идею и две бутылки джина.
Бардак - он в деталях. Медсестра перед уколом протирает кожу спиртом, затем грязным пальцем нащупывает вену и вводит иглу. Во время уборки санитарка легко может поставить ваши тапочки к вам же на тумбочку.
Врачи в БСМП такие задерганные, что им страшно задавать вопросы. Одной женщине две недели не могли поставить диагноз. Возможно, не поставили до сих пор. При мне она лежала вторую неделю. Пациентке вливали литры физраствора и крови, шарили трубками по кишечнику и желудку, но так и не поняли, куда уходить кровь. Стоял только предварительный диагноз - язва.
Однажды ей вовсе перестали делать процедуры. Все. Даже уколы. Так продолжалось трое суток. На четвертые скромная от природы женщина осмелилась поинтересоваться у доктора, не хотят ли ее выписать.
- Вы к чему этот разговор ведете? - раздраженно ответил доктор вопросом на вопрос. - Если не делают уколы, значит так надо.
В тот же вечер процедуры возобновились. Видимо, доктор пропустил ее фамилию в списке.
Пациент БСМП - это идиот. Ему никогда не объяснят, что ему делают, как, зачем. Мне врачи постоянно отвечали:
- Тебе все расскажут соседки по палате с таким же диагнозом.
Но чем больше я общалась с соседками, тем сильнее мне хотелось сбежать. В этих серых стенах человек обрастает болячками, как снежный ком. Например, женщина с неопределенным диагнозом месяцем ранее лежала в БСМП. Были проблемы с сосудами. Рука налилась кровью, стала огромной и синей, как слива. Тромб закупорил вену и не давал крови обратного тока. С этой рукой ее отказывались принимать и в краевой и в тысячекоечной. Женщине пришлось своим ходом четыре раза съездить от одной больницы к другой, пока врачи с умным видом ставили свои пометки в бумажке с направлением. Краевая принять не может, потому что «лечит пациентов из края, а не из Красноярска», а БСМП пишет - «не наш профиль, нет специалистов». В итоге со скандалом приняла «тысячекойка».
Женщине лечили сосуды, но от лекарств и нервотрепки вылезла «недоязва», которую даже внятно диагностировать не получается. Пока она ухаживала за парализованной брошенной старушкой, сорвала спину.
Другой соседке сделали операцию на желчном пузыре. Образовалась послеоперационная грыжа. Затем проснулся аппендицит, а с нами в палате она лежала с кишечной непроходимостью, которую в народе называют «спайкой кишок». От постоянного лежания на больничной койке после операций ее кишки словно склеились. Распространенное явление, между прочим.
У моей ровесницы на койке напротив аппендицит обернулся осложнением. Попался неопытный хирург, занес инфекцию. Вместо недели пришлось пролежать в больнице 21 день.
- Из-за тебя меня оштрафуют, - вздыхал над девушкой лечащий врач отделения.
В итоге девушка выписалась со швом «в дырочку».
У меня тоже не получилось выписаться без приключений. Врач потерял часть документов. Пришлось побегать с ним по этажам, чтобы все восстановить. Второпях и сослепу врач написал в выписке: «Взлетная, 18» вместо «Весны, 13».
Надеюсь, уважаемые врачи ошиблись насчет меня только в этом.
Спасибо, что слепой мне попался лечащий врач, а не хирург.
Спасибо, что не занес инфекцию.
Спасибо за то, что сделали аккуратный шов и не забыли там тампон.
Спасибо, что перепутали укол всего раз, поставив вместо антибиотика обезболивающее.
Спасибо, что похудела на три килограмма.
Я вышла из больницы нервная, невыспавшаяся и голодная. Кроме того, от четырех уколов в день пахла, как аптечка. С собой из больницы принесла крапивницу, острый бронхит и насморк.
Не так давно в БСМП довелось «полечиться» 80-летней немке Лизхен. О ней красноярские СМИ трубили три года назад. Лизхен приехала в наш город к русскому солдату Ивану. По красивой журналистской истории, они полюбили друг друга во время Великой Отечественной, затем их разлучили, и вот спустя 60 лет они нашли друг друга. Лизхен готова была чуть ли не остаться здесь с любимым навсегда, пока не прикоснулась к российской системе здравоохранения. Она пролежала в БСМП два дня. После этого ушла. Перед уходом сказала по-немецки:
- Вашим врачам нужно поставить памятники, но условия для пациентов здесь нечеловеческие.
Красноярские врачи до сих пор с гордостью думают, что немка имела ввиду, например, умение хирургов снять шов голыми руками. Или определить аппендикс наощупь, как мой Морозов, за 30 секунд. Но мне кажется, она имела в виду не только это.
Когда я уходила из больницы, в очередной раз споткнулась о складку линолеума в коридоре. Этот расползающийся шов на полу - глубочайше характеризует нашу медицину. Об складку запинались не только пациенты, но и врачи, с грохотом рассыпая шприцы по полу. За неделю моего пребывания никто так и не приклеил горбатый линолеум к полу. В этой системе так и есть: все будут бежать, торопиться, запинаться, падать, материться, но никто так и не сходит за молотком или клеем. Словно никто не задумывается, что тем самым он в первую очередь облегчит жизнь себе.
Комментариев нет:
Отправить комментарий